Арсений Тарковский
* * * * *
Записал я длинный адрес на бумажном лоскутке,
Всё никак не мог проститься и листок держал в руке.
Свет растёкся по брусчастке. На ресницы и на мех,
И на серые перчатки начал падать мокрый снег.
Шёл фонарщик, обернулся, возле нас фонарь зажёг,
Засвистел фонарь, запнулся, как пастушеский рожок.
И рассыпался неловкий, бестолковый разговор,
Легче пуха, мельче дроби… Десять лет прошло с тех пор.
Даже адрес потерял я, даже имя позабыл
И потом любил другую, ту, что горше всех любил.
А идёшь — и капнет с крыши: дом и ниша у ворот,
Белый шар над круглой нишей, и читаешь: кто живёт?
Есть особые ворота и особые дома,
Есть особая примета, точно молодость сама.
12 ноября 1935 года
Фотография
О.М.Грудцовой
В сердце дунет ветер гонкий,
И летишь, летишь стремглав,
А любовь на фотоплёнке
Душу держит за рукав,
У забвения, как птица,
По зерну крадёт - и что ж?
Не пускает распылиться,
Хоть и умер, а живёшь -
Не вовсю, а в сотой доле,
Под сурдинку и во сне,
Словно бродишь где-то в поле
В запредельной стороне.
Всё, что мило, зримо, живо,
Повторяет свой полёт,
Если ангел объектива
Под крыло твой мир берёт.
1957 год
Стань самим собой
Werde der du bist. Гёте
Когда тебе придётся туго,
Найдёшь и сто рублей и друга.
Себя найти куда трудней,
Чем друга или сто рублей.
Ты вывернешься наизнанку,
Себя обшаришь спозаранку,
В одно смешаешь явь и сны,
Увидишь мир со стороны.
И всё и всех найдёшь в порядке.
А ты - как ряженый на святки –
Играешь в прятки сам с собой,
С твоим искусством и судьбой.
В чужом костюме ходит Гамлет
И кое-что про что-то мямлит, -
Он хочет Моиси играть,
А не врагов отца карать.
Из миллиона вероятий
Тебе одно придётся кстати,
Но не даётся, как назло
Твоё заветное число.
Загородил полнеба гений,
Не по тебе его ступени,
Но даже под его стопой
Ты должен стать самим собой.
Найдёшь и у пророка слово,
Но слово лучше у немого,
И ярче краска у слепца,
Когда отыскан угол зренья
И ты при вспышке озаренья
Собой угадан до конца.
1957 год
Рифма
Не высоко я ставлю силу эту:
И зяблики поют. Но почему
С рифмовником бродить по белу свету
Наперекор стихиям и уму
Так хочется и в смертный час поэту?
И как ребёнок "мама" говорит,
И мечется, и требует покрова,
Так и душа в мешок своих обид
Швыряет, как плотву, живое слово:
За жабры - хвать! и рифмами двоит.
Сказать по правде, мы - уста пространства
И времени, но прячется в стихах
Кощеевой считалки постоянство.
Всему свой срок: живёт в пещере страх,
В созвучье - допотопное шаманство.
И, может быть, семь тысяч лет пройдёт,
Пока поэт, как жрец, благоговейно,
Коперника в стихах перепоёт,
А там, глядишь, дойдёт и до Эйнштейна.
И я умру, и тот поэт умрёт.
Но в смертный час попросит вдохновенья,
Чтобы успеть стихи досочинить:
- Ещё одно дыханье и мгновенье
Дай эту нить связать и раздвоить!
Ты помнишь рифмы влажное биенье?
1957 год
Голуби
Семь голубей — семь дней недели
Склевали корм и улетели,
На смену этим голубям
Другие прилетают к нам.
Живём, считаем по семёрке,
В последней стае только пять,
И наши старые задворки
На небо жалко променять:
Тут наши сизари воркуют,
По кругу ходят и жалкуют,
Асфальт крупичатый клюют
И на поминках дождик пьют.
1958 год
Дом напротив
Ломали старый деревянный дом.
Уехали жильцы со всем добром -
С диванами, кастрюлями, цветами,
Косыми зеркалами и котами.
Старик взглянул на дом с грузовика,
И время подхватило старика,
И всё осталось навсегда, как было.
Но обнажились между тем стропила,
Забрезжила в проёмах без стекла
Сухая пыль, и выступила мгла.
Остались в доме сны, воспоминанья,
Забытые надежды и желанья.
Сруб разобрали, брёвна увезли.
Но ни шаг от милой им земли
Не отходили призраки былого,
И про рябину пели песню снова,
На свадьбах пили белое вино,
Ходили на работу и в кино,
Гробы на полотенцах выносили,
И друг у друга денег в долг просили,
И спали парами в пуховиках,
И первенцев держали на руках,
Пока железная десна машины
Не выгрызла их шелудивой глины,
Пока над ними кран, как буква Г,
Не повернулся на одной ноге.
1958 год
Вы, жившие на свете до меня...
Вы, жившие на свете до меня,
Моя броня и кровная родня
От Алигьери до Скиапарелли,
Спасибо вам, вы хорошо горели.
А разве я не хорошо горю
И разве равнодушием корю
Вас, для кого я столько жил на свете,
Трава и звёзды, бабочки и дети?
Мне шапку бы и пред тобою снять,
Мой город -
весь как нотная тетрадь,
Ещё не тронутая вдохновеньем,
Пока июль по каменным ступеням
Литаврами не катится к реке,
Пока перо не прикипит к руке...
1959 год
Вот и лето прошло...
Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.
Всё, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало.
Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Всё горело светло,
Только этого мало.
Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала,
Мне и вправду везло.
Только этого мало.
Листьев не обожгло,
Веток не обломало...
День промыт, как стекло,
Только этого мало.
1967 год
И это снилось мне, и это снится мне...
И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне ещё когда-нибудь приснится,
И повторится всё, и всё довоплотится,
И вам приснится всё, что видел я во сне.
Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идёт вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть — волна вослед волне.
Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь — чудо из чудес, и на колени чуду
Один, как сирота, я сам себя кладу,
Один, среди зеркал — в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берёт ребёнка на колени.
1974 год
Меркнет зрение - сила моя...
Меркнет зрение - сила моя,
Два незримых алмазных копья;
Глохнет слух, полный давнего грома
И дыхания отчего дома;
Жёстких мышц ослабели узлы,
Как на пашне седые волы;
И не светятся больше ночами
Два крыла у меня за плечами.
Я свеча, я сгорел на пиру,
Соберите мой воск поутру,
И подскажет вам эта страница,
Как вам плакать и чем вам гордиться,
Как веселья последнюю треть
Раздарить и легко умереть,
И под сенью случайного крова
Загореться посмертно, как слово.
1977 год
